Иоанна Хмелевская - Алмазная история [Великий алмаз, Большой алмаз]
— Ну как, поспим немного? Глаза сами закрываются! — заявила сестра. — И честно предупреждаю: если меня с работы погонят, пойду в содержанки к твоему Павлу, неважно, под видом тебя или себя. А там пусть себе удивляется и не понимает сколько ему угодно.
— Да, придётся, видно, дать тебе отдых. А отпроситься с работы не удалось?
— Нет, пришлось брать справку, что больна.
— Чем? — с невольным интересом спросила я.
— Пищевое отравление. Пойди докажи, что нет! Если надо, могу хоть целый день просидеть в сортире. Запасусь интересным чтением и просижу.
— Ладно, поспим немного. Эльжуня все равно разбудит на завтрак.
* * *На пятый день две трети чердака были приведены в образцовый порядок. Сжав зубы, мы с сестрой так налегли на работу, словно кто платил нам поденно золотыми долларами. И проделали её с величайшей тщательностью. Не обошли ни одного предмета, превышающего размерами спичечный коробок. Ничего не упустили. Отломанные мебельные ножки и ручки, а также прочие куски дерева рассматривали сквозь лупу, поскольку было логичным предположить, что если Антуанетта и нашла похищенный бывшим женихом алмаз, то укрыла его там, где прожила большую часть жизни. А если не так… ну что ж, все наши каторжные труды — псу под хвост. Крыська полетит вслед за Анджеем на Тибет, а я быстренько разведусь с Павлом, потому как моя душа не вынесет финансовой зависимости от него.
Итак, осталось нам обработать одну треть чердака. И тут я услышала исполненный надежды Крыськин возглас:
— О! Шляпная коробка! Может, ещё какой шедевр обнаружится?
Я бросилась к сестре, тоже преисполнившись надеждами. Ведь так долго нам не попадалось ничего интересного!
Старинная шляпная коробка была густо оплетена бечёвкой. Последняя оказалась вся в узелках, Крыська тщетно пыталась их развязать и, потеряв терпение, прибегла к помощи перочинного ножа. Вот, наконец, отброшена крышка. Затаив дыхание, я глядела из-за плеча сестры на содержимое картонки. В картонке оказались очень красивые вещи. Шёлковый веер, расписанный от руки, в прекрасном состоянии. Очень красивые бусы из морских раковинок, тоже хорошо сохранившиеся. Две пары длинных бальных перчаток, украшенный жемчужинами гребень и красная бархатная подушечка для иголок и булавок, отделанная по краям ракушечками. А шляпы никакой не было.
Кристина ухватилась за веер и принялась его раскладывать, я же взяла в одну руку игольник, во вторую — ракушечные бусы. Где-то я уже такие видела…
— Слушай, не в них ли Антуанетта изображена на портрете? — вдруг вспомнила я.
— Точно, в них, — подтвердила Крыська, помахав сначала веером на себя, а потом и на меня. — И сомневаться нечего! А вот и знаменитая подушечка, о которой столько раз упоминали Кацперские в письмах. Ничего себе подушечка для иголок. О, да она размером с думку! Спать на такой можно.
И тут ещё какое-то смутное воспоминание промелькнуло в голове. Ну конечно же!
Я ткнула подушечку сестре под нос.
— Внимательно гляди, ни о чем тебе она не напоминает?
— Ещё как напоминает! Ведь мы удивлялись, чего это о ней столько понаписано в корреспонденции Кацперских.
— И больше ни о чем она тебе не говорит? Вспомни, что мы обнаружили в злополучном саквояжике!
Веер замер в руке Кристины.
— О, лопнуть мне на этом месте, ты права!
Слава богу, склерозом мы пока не страдали и обе без труда припомнили обрывки вот такого же бархата и вот такие же ракушечки в выцветшем саквояжике помощника ювелира Шарля Трепона, незадачливого жениха мадемуазель Антуанетты. Значит, вот эту подушечку собственноручно изготовила француженка. А оставшиеся материалы неизвестно почему не выбросила, а заботливо собрала и сложила в сумку, принадлежавшую сбежавшему жениху, сумку же запрятала куда подальше. Зачем она так сделала? И имеет ли это обстоятельство вообще какое-то значение? Даже если девица действительно была чрезвычайно хозяйственной, как это всячески подчёркивал в письмах к родным её жених Мартинек Кацперский, то можно допустить, что из экономии приберегла лоскутки бархата (могут для заплаток пригодиться) и ракушки, в самом деле очень красивые и, возможно, привезённые из экзотических стран. Но на кой черт сохранять ошмётки губки и конского волоса? Даже если бы подушечку потребовалось отремонтировать, внутрь можно запихать что угодно. Остаются сентиментальные чувства к экс-жениху. Сохранила на память?
Бусы перестали занимать моё внимание, я их бросила в картонку. Кристина отложила веер в сторону, вырвала у меня из рук бархатную подушечку и принялась её вертеть.
— Символ хозяйственности француженки Антоси, — пробормотала она, со вниманием рассматривая пузатенькое рукоделие. — А что ты думаешь по этому поводу?
— Ничего. В четыре часа утра я вообще не могу думать. Почему они так с ней носились? Почему она сама так её ценила? А вдруг это единственное законченное ею произведение ручной работы? Или на редкость удачное, другие были похуже…
Кристина принялась выдвигать свои версии:
— А может, возлюбленный, отдыхая, клал на эту подушечку уставшую голову? Разумеется, предварительно повытащив из неё иголки и булавки. Размер вполне подходящий… А вдруг…
Выхватив у Кристины подушечку, я принялась вертеть её в руках.
— Если бы не остатки материалов, из которых подушка сшита, её вполне можно принять за фабричную. Поразительно аккуратно сделана! Можно подумать — куплена в магазине. Наверное, шила на машинке, швейные машинки изобретены в конце прошлого века.
— Небось были страшно дорогие, не по карману Антуанетте.
— Кто её знает. А вот ракушки пришивала иголкой. Да я вовсе не настаиваю на машинке, женщины в ту пору были искусными рукодельницами, шили просто изумительно. Куда там машинке!
— А может, это произведение её матушки! — оживилась Кристина, выдав свежую версию. — И она так бережно хранила её в память о покойной маман.
Что ж, версия неплохая, тогда понятны и забота о подушечке, и желание сохранить даже обрывки и остатки материалов, из которых матушка её мастерила. И прекрасное состояние самой подушки, её не использовали в домашнем хозяйстве, она сохранялась как память.
И в самом деле подушечка выглядела как новенькая. Отнимая её друг у дружки, мы с сестрой никак не могли на неё наглядеться, что-то заставляло нас снова и снова её рассматривать. Мягонькая и эластичная, но пополам не перегнёшь. Ракушечки по краям поблёскивали таинственно.
— И в самом деле ею не пользовались по назначению, — задумчиво произнесла Кристина. — Совсем не выцвела от времени, значит, хранилась где-то в шкафу. И никаких дырочек от иголок и булавок. Никаких следов!
— И все-таки Антося могла сшить игольницу сама, а поскольку получилось прекрасное изделие, считалось, что является частью приданого невесты. А потом, в замужестве, больше ничего не шила. Детей у них с Мартином не было, пеленочки и распашоночки отпадали… Нет, тогда зачем сохранять ошмётки? И почему именно в саквояжике бывшего жениха?
— Да, непонятно. И странно. Такие вещи обычно держат в рабочей шкатулке с нитками. Разве что подушечку смастерил сам бывший жених, этим и объясняется наличие ошмётков в его сумке.
— О, новая версия!
Я вновь принялась вертеть в руках изделие, которое правильнее было бы назвать подушкой, а никак не подушечкой. При необходимости на такой и переспать можно. Правда, мешали бы ракушки, острые, как пить дать, вопьются в ухо.
Я никак не могла ухватить мысли, промелькнувшей в мозгу и скрывшейся, прежде чем я успела сообразить, с какими ассоциациями она связана. Саквояжик и подушечка, подушечка и саквояжик… Ведь не будь ошмётков от подушечки в саквояжике, я бы давно отложила её в сторону, не стала бы напрягать мой бедный ум.
Кристина ни с того ни с сего вдруг сказала:
— Подушечка являлась предметом особой заботы Антоси… Над этой подушечкой Антося тряслась, словно над золотом… В саквояжик спрятала остатки материалов… Перед смертью ни в чем не призналась, но ведь, наверное, думала, раз так поступала?
И я решилась.
— Даже если это память о матушке или первой любви, делать нечего — распорем! Только как можно осторожнее…
— А почему осторожно?
— Ведь это же собственность Кацперских, не наша. Могла бы сообразить сама! И к тому же памятник старины, без малого сто лет, уважать надо, а не изничтожать семейные реликвии Кацперских. Распорем так, чтобы потом можно было незаметно зашить.
— Незаметно! — простонала Крыська. — Куда нам до их мастерства! Я тоже было подумала распотрошить, да как вспомнила, что потом придётся приводить в порядок, — сразу расхотелось.
— Спокойно! Завтра раздобудем красную нитку и аккуратненько зашьём. Скажем — так и было. Как бы это поаккуратнее…
— В таком случае — сбоку, — посоветовала Кристина. — Вот тут, где ракушки. Даже самый твой топорный шов прикроют, авось сойдёт.
